ROVOAM GALLERY Валентин Михалыч Павлов на муравейнике 图纸 18 / 32 6

Благодарю за солидарность, Графф :) Человек на грибе был занятным персонажем в деревне Бойково и в далёких странах мира:) Он и не знал, что войдет в историю, как юмористическая иллюстрация к шаржевым стихам.

Спасибо, Рикати! Серия о Михалыче вообще ценнейший документ. Вы из Индии?*
(судя по имени:))

"Грибною тропой"... осыпалась краска. Услышав нечеловеческий вопль, раскатившийся дьявольским эхом по окрестным опушкам, профессор в сарае замер и прислушался. "-Крик Дафэна." – усмехнулся старик и принялся снова распутывать старинное, замшелое вервие, припрятанное им еще в далёком семьдесят пятом, когда он ошарашенный небывалой покупкой этого финского хутора, как зачарованный лазал тут по всем чердаками чуланам, не переставая изумляться обилию старинных вещей и всевозможных диковинок. Взять, хотя бы, это потемневшее от веков вервие, наверняка, хранящее и следы чьей-то крови, и массу тайн, связанных с древними ритуалами и тайными культами. И вот теперь, оно должно послужить чудесному спасению застрявшего на чердаке главбуха. А способен ли он оценить сие действие в свете философии? Сомнительно... Павлов никогда не был склонен ни к эзотерике, ни к мифологии, ни к чему тому, что требует от человека культурного особых духовных жажд, особых, трепетных порывов голодного до знаний интеллекта. Павлов, по всей видимости, интеллектуально не голодал. Тогда зачем ему сие уникальное спасение? Григорьич задумался. Ради чего я отыскал это, практически, музейное вервие? Только ради вытаскивания этого заурядного чудака, что своим неудобством не даёт нам всем тут покоя вот уже вторую ночь? Нет.. Уж, кто-кто, а этот малохольный хворобыш ну никак не подходит для торжественного обвяза средневековым вервием. Профессор отложил священные путы и с осознанием своей правоты увидел под верстаком гурт замасленного тракторного троса. Павлов извивался меж досок, подобно угодившему в бредень сому. Частые удары по потолку сыпались как картечь, заставляя Михалыча то скрючиваться, то неистово выгибаться серпом. Пространство подкрышья было настолько тесным, что Павлов не мог даже приподняться, избегая плотного удара прижатой доски. Снизу же истошно орала от счастья Зоишна, подтверждая очередное попадание аплодисментами и радостными возгласами : "- Вон он где, наш без вести пропавший! Вон он где, Светуль! Да-да! Туда и стучи! Вон, он там лежит! И орёт, подтверждая свои координаты! " Дрэмп так умаялась, что вскоре выронила мачту и рухнула на продавленный диван без сил. Зоишна тут-как-тут подхватила злосчастное древко и принялась от души сандалить в уже треснувший потолок с новой силой. "- Ты где, узбек? Хи-хи, Ха-ха! Ты где, Магомет? Хи-хи, Ха-ха! " Павлов не мог выдавить ни слова, лишь истерически шарил вокруг закоченевшими руками. Зоишна же прицелилась, собралась и что было мочи вонзила мачту в проломившийся потолок и разошедшиеся доски. От мощного точка Павлова даже приподняло, измученное тело под натиском флагштока с треском выдавило гнилые доски крыши и сквозь лопнувший шифер на Михалыча, подобно сахарному песку, посыпался снег. С неимоверным облегчением грибник распрямился и, буквально, вынырнул из сугроба на крыше веранды. Кругом была безбрежная тишина зимней тэлианской ночи и только гулкое сердцебиение в груди Михалыча нарушало этот чудесный вакуум. Павлов судорожно хватал морозный воздух и пытался выкарабкаться на крышу. И только ему удалось чуть перегнуться на край снежного пролома, как вдруг что-то жестко и цепко схватило его за ворот. Что-то очень холодное и узкое зацепило его за воротник и тащило назад в дыру. Михалыч было дёрнулся, как загарпуненный кит, но тут же завалился обратно, издавая ущемлённый, сиплый крик. Зоишна демонстрировала прямо таки чудеса ловкости и сноровки. Когда потолок был пробит и флагшток упёрся во что-то мягкое, Селицкая мгновенно вытянула мачточку и, перехватив её с другого конца, устремила в дыру железный крюк. Прочно забагрив одежду Павлова, Зоишна потянула назад, буквально, повиснув на древке всем своим стотридцатисемикилограмовым телом. Куда там Михалычу! Ослабевший главбух как тряпичная кукла исчез в проломе крыши и вместе со всем чердачным мусором и обломками потолка вывалился на верандный стол со звоном посуды и неистовыми потоками снега. Зоишна кинулась к нему и давила в объятиях. Павлов не имел сил даже двигаться, он лежал поверх прелестного ужина и только осоловело пялился на окружающих. Женщины стащили грибника со стола и принялись растирать ему щеки первым подвернувшимся под руку напитком. Это было сухое итальянское вино "TINI". Михалыч что-то вяло лепетал и сипло покашливал. Крюк полностью разорвал ему вороты всех многочисленных свитерков и рубашечек, так, что его впалая петушиная грудёнка слегка парила от винных растираний. На веранду вошел Григорьич с тяжелым мотком металлического троса в комках солидола. Вид у профессора был как у монтажника-верхолаза где-нибудь на далёкой буровой станции и только утонченные черты интеллигентного лица с живым, одухотворённым взглядом выдавал в нём учёного. "- О! Михалыч! Как тебе это удалось?" – весело спросил профессор, но тут же лицо у него вытянулось при взгляде на чудовищную дыру в потолке. "-Он что, провалился?" – тихо спросил Григорьич, прикидывая, как долго и сложно будет ремонтировать потолок. Дрэмп глянула на мужа презрительно и небрежно бросила: "- А у тебя и потолок-то на соплях. Как, впрочем и всё остальное." Павлова усадили на стул и закутали сверху дополнительной рваной простынёй. На голове простыня образовывала своеобразный клобук и Павлов осторожно прорвал себе дыру для лица. "-Ты как этот, Кулукс-Кан." – пыталась пошутить Зоишна. "-Ку-Клукс-Клан, Зойка, село! " – ответила Дрэмп, усаживаясь за разоренный стол. Все принялись завершать неоконченный ужин. Надо признать, что по сути блюда не так уж и пострадали. Вернее, трудно было определить, какие они должны были быть изначально. Снег лишь добавил определённый креатив и привнёс некую пикантность в обыденность вечерней трапезы. "- Теперь, Павлов, твои мидии-олени по настоящему снегу скачут." – весело заметил Григорьич, пожевывая окаменевшую от мороза колбаску. Михалыч силился просунуть сквозь дырку в простыне кусок окаменевшей котлеты. Дрэмп брезгливо наблюдала за ним, щуря глаза и тем самым напоминая рептилию. Зоишна, вероятно, нагуляв аппетит бойко уписывала присохший к тарелке обветренный куриный студень и обильно запивала тем итальянским вином. "-Зоишна, а дайте-ка мне Вашего вина попробовать." – мягко попросил профессор, протягивая руку через стол. Селицкая охотно передала ему зелёную бутылку. Григорьич деловито рассмотрел этикетку. "TINI" Тини-Тини – Валентини." – с улыбкой скаламбурил профессор, глядя на Валентина Михайловича. Все загоготали, перестав выковыривать из зубов фрагменты опилок и древесной коры. "-Ну, что? Время позднее, Пора и обкладаться?" – провозгласила Дрэмп, вставая из-за стола. "-Света, я никак не могу привыкнуть к твоим местечковым сентенциям. Этот своеобразный фольклор черты оседлости подчас приводит меня и окружающих в некое замешательство, если не сказать, в смущение." Профессор поднял рюмку с вином и провозгласил : "- Пусть те счастливые потомки, что будут сидеть за этим столом в будущем, сохранят хотя бы малую толику той светлой памяти, что в конечном счете и является преемственностью поколений. Пусть, хотя бы изредка, наши потомки помянут нас словом добрым, душевно тёплым, лишенным того пагубного равнодушия, сквозящего подобно сквознякам из худых и жалких сердец выхолощенного цинизмом бездушия поколения." Все притихли. Было слышно, как сверху через дыру в крыше тихонько капает подтаявший снежок.