Заметки на полях прочитанного (Баран В.Д.; «АРХЕО­ЛОГИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ КАК ИСТОЧНИК РЕКОН&... 17.05.2015 11:26 – 11.11.2019 00:21

Заметки на полях прочитанного (Баран В.Д., АРХЕО­ЛОГИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ КАК ИСТОЧНИК РЕКОН­СТРУКЦИИ ДРЕВНЕЙ ИСТОРИИ УКРАИНЫ)

«Древнеукраинское» стойбище

2 Мая 2014

Сколь нелепа попытка возведения хоронима Украина, его обоснования украинами древнерусского времени и тем паче первобыт­ными названиям типа анты. Последние по одной из версий (не менее обстоятельная, например, вер­сия воз­водит имя антов к алтайским корням, обросшим зна­чениями «клятва», «союзник», «друг», которые потенци­ально как-будто бы даже способны интерпретировать само­название словене) является частью ираноязычного или па­ра­иран­ского по происхождению оборота saur- ant- «черный край», «черный лес» и стоит в одном ряду с та­кими име­нами соб­ственными как вандалы (тут также возможны и другие эти­моло­гии, например, от «долина, поляна», что на­верное звучало бы синонимом к лужичанам), галинды (все же и здесь есть вари­анты), зы­ряне, удмурты. Можно обра­тить внимание на кон­центрацию на­званий по­добного рода в пределах лес­ной Ев­ропы, осо­бенно её Вос­точной части, что позволяет связы­вать их при­роду с усло­виями низкой плот­ности насе­ления и языковой непрерыв­ности. В ситуации, когда орбита кру­го­зора исчис­лялась дневными переходами пешком, вер­хом или веслом и в нее попадало сравнительно абсолютно ма­лое количество сосе­дей, среди них обяза­тельно обнару­жи­вались «край­ние». Факти­чески, чем дальше в прошлое мы бу­дем про­двигаться, тем больше бу­дем находить «укра­ин­цев» раз­личного толка. Их могло быть такое множество, что при случае освещения в пись­менной традиции часть этих про­звищ-названий могла до­с­тигать уровня этнонимики на пра­вах экзо- или даже, со временем, при «удачном» стече­нии обстоятельств, эндоэт­нонимов. Вообще же, как показы­вают исследования в оно­мастике, экзо- или аллох­тонное проис­хождение названий является очень продук­тивным (ругии «рожь едящие», сар­маты «изобилующие же­нами», термин обозна­чающий бра­чующиеся, обмениваю­щиеся женщинами группы). Тут даже может быть что-то сродни древ­нему архетипу пове­дения, состоящему в сокрытии сво­его подлинного имени от посто­ронних, от «сглаза», но на уровне общины. Кстати, ни сколько не со­мневаясь в чисто прагматических мотивах по­ведения свеев-свеонов в Константино­поле и Ингельгейме, называв­шихся там то ли сами, то ли кем-то (источник до­пускает такую смысловую дилемму) своим славянско-чуд­ским про­звищем, нельзя ли и здесь за­подозрить влия­ние архаичных стереотипов. Хотя очевидно, что как пра­вило, нарративы были просто ограни­чены в ис­точ­никах инфор­мации и све­дения о разного рода «гипербо­рей­цах» полу­чали по­рою весьма опосре­дованно, а потому значительная часть удаленных от географов названий на древних этни­ческих картах не являлись самоназваниями. Ведь, напри­мер, арабы об­щались с русами через посред­ство своих сла­вян­ских рабов, говорящих по-арабски. Впро­чем, свеи по тем же средневековым источником давно уже плавали на Юг руслами славянских рек-рец и временем привыкнуть к сла­вянскому окружению располагали (а лин­гвистические сла­вяне уже на пороге Средневековья могли быть рассеяны на большой территории – новгородско-псковский диалект прямо продолжает один из рано обосо­бившихся праславян­ских).

Возвращаясь к ан­там, под которыми Прокопий Кесарий­ский и его современ­ники совершенно оп­ределенно пони­мали на­сельников об­ширной пеньковской культуры (а очень может быть и на­сельников братской для неё коло­чинской – культуры плавно, без резких границ переходят одна в другую), нужно пом­нить, что славянская традиция со­вершенно глуха к этому имени (как впрочем и к римско-германской тради­ции обо­значения славян венедами). Из чего следует вывод о срав­нительно малом вкладе пеньков­цев либо в генофонд вос­точных сла­вян, либо в их истори­ческую память (судя по сведениям Прокопия – одного из самых ав­торитетных раннеславянских «этнографов» – сла­вяне и анты обладали каждые особым самосознанием, то есть как-будто бы являлись этнически цельными образова­ниями, хотя и практически видимо свободно или легко по­нимавшими друг друга средствами языка). Либо о со­вер­шенной чужеродно­сти для са­мосознания пеньковцев этого имени (не смотря на кажущееся «упорство» ранневизан­тийской литературы), по каким-то особым причинам не ставшего для них своим, несмотря на всю по­тенциально возможную древность этого имени в бассейне Днепра, на Левобережье хотя бы (и во­обще в Восточной Европе – судя по присутствию здесь и мардов «людей», и онд мардов «дальних, крайних людей»). Тут мы вторга­емся в гадатель­ную область по по­воду взаи­моотношений различных групп ин­доевропейцев, когда либо населявших бассейн Днепра – иранцев, балтов, славян и других. Исто­рические же восточ­ные славяне вос­приняли, калькиро­вали вероятно первую часть древнего хоронима, запечат­ленного в названии Се­верской земли и северян (в летописи чаще се­вер). Им вто­рит южнославянские север на севере Болгарии и вместе они почти маркируют пеньковко-колочинский раннеславян­ский археологический ареал, так­сономически наверное братскородственный пражско-дзед­зицко-прасопочному.

Большие административно-политические единицы изме­рения в Древней Руси исчислялись такими понятиями как земля, волость, область, страна. Термин украйна не имел подоб­ного официального или полу официального статуса и его употребление носило бо­лее оказуальный и абстрактно-оценочный характер, хотя порой и превра­щалось в местную традицию (переяславские, литовские, псковские украйны и другие) названий со­предельных, на исторически важных, сложных участках границ, редконасе­ленных районов. Мягко говоря, прежде­временно, анахро­нистично включать территории око­лоградий Киева, Черни­гова и Переяславля, русского «до­мена», Руськой земли X – начала XΙ вв., са­мой густонасе­ленной восточнославян­ской области (одна Киев­ская волость насчитывала свыше 70-и имен горо­дов) в со­став какой либо древнерус­ской украины.

Настоя­щее обрусение всех восточных славян началось уже после катастрофы Русской земли в результате Батыева нашест­вия. Прибалты, напри­мер, до сих пор знают русских и бе­лорусов как венедов, кривичей и готов – тер­мин рус­ские в отношении восточных соседей долгое время оста­вался для них неактуален. Для самой славянской этно­ни­мики термин русские может быть несколько необычен – от русские люди «жители (граждане) Русской земли» – при­мерно то же что инглишмен «житель Англии». «Этниче­ское», мы бы теперь сказали, самосоз­нание автора Повести временных лет ещё было не­сколько более славянским (сло­венским), в его по­лянской разновидности, а его русское – более прежде всего «куль­турологическим» и «граждан­ским». Хотя та­кое «граж­данство» уже стало в начале XΙΙ века культурно-исторической тради­ций в связи с политиче­ским распадом Русьской земли на три независимые города-земли Киева, Чернигова и Переяс­лавля и нужно понимать ус­лов­ность та­кой понятийной дифференциации для того вре­мени. Возможно этот полисный прин­цип организации пространства вызвал задержку в «этниче­ском» обрусении всех восточных славян в XΙ веке, поэтому домонгольская летописная тра­диция имеет четкое пред­ставление о ранней «этнографиче­ской» руской области в Среднем Поднепро­вье, хотя и не­сколько размытой разма­хом формирования в X-XΙ веках ки­евских пригородов по всей восточнославян­ской террито­рии. Эт­нонимизация поня­тия рус(ь)кий в об­щевосточ­но­сла­вянских масштабах нача­лась с XΙV века в процессе реф­лек­сии, об­ращенной в поиске ценностной ориентации к по­гиб­шей русской «античности», некогда объединявшей всех восточ­ных славян. Слово ру­сич, по­я­вившись однажды (га­пакс) в произве­дении древ­нерусского поэта, жителя Сред­него По­днепровья в отноше­нии его со­отечественников, отправившихся за границу, по­гибло на страни­цах книг, вместе с Русской землей.

В это связи становится очевидной вся степень попугай­ничества вложенная в словоупотребле­ния типа древнебе­лорусский, древнеукраинский. Там где когда-то возник­нут Белоруссия и Украина, в эпоху сущест­вования в Сред­нем Поднепровье Древней Руси проживали горо­жане-гра­жане-граждане (все равно в самом ли городе, в приго­роде ли, в дальней ли сельской округе) соответст­вующих горо­дов-го­с­ударств, по-древнерусски волостей. Русский Киев стал эпи­центром (или главным из двух вместе с Нов­горо­дом) про­цесса горо­догенеза у восточных славян или поста­вил его под свой контроль, придал ему новую силу и на­прав­лен­ность, объе­динив восточных славян тра­дицией единой рус­ской княже­ской династии, а сверх того пись­мен­ностью, ве­рой. По­этому, несмотря на естественный процесс разме­же­вания большого конгломерата городов-по­лисов, разрос­ше­гося в границах сколоченной русами тер­ритории (с тремя крупнейшими в первой восточнославян­ской чет­верке), Русь оста­валась живой культурной реаль­ностью (сказывалась фундаментальность заданного Русью куль­турного стерео­типа развития) и некото­рые равно­вели­кие по воз­расту го­рода могли противопос­тавлять себя обоб­щенным придне­пров­ским русин-ам, что отчетливо про­сле­живается в летопи­сях, например, для нов­городцев до XΙV века. Русь, её осно­вополагающие культурные достижения уже в XΙΙ веке вос­принимались утраченным «золотым ве­ком» для всего вос­точ­ного сла­вянства, с некоторым обо­собленным состоя­нием самосознания новгородских словен, изначально находившихся в некоем синойкизме с киев­скими русами (совместные по­ходы-одиссеи на Царьград), оценивалась «светлым воспоминанием» (вспомним обороты Святая, Светлая Русь), поэтому наряду с существованием римлян, новгородцев, киян-киевлян, черниговцев, переяс­лавцев, галичан и прочих горожан по меньшей мере Сред­нее По­д­непровье, если не более считалось русским.

И в дальнейшем для образованных западных соседей Руси, Русских земель, в том числе в пределах Речи Поспо­литой все русское прочно соотносилось прежде всего с Ки­евом, а не скажем с Москвой, с западными областями древ­них рус­ских земель, для жителей которых как может нигде среди восточных славян была злободневна (Золотая Орда не ста­вила себе задач ассимиляции русских) про­блема со­хране­ния своей этнической идентичности, матери­ально во­пло­щенной в рус(ь)(с)кой письменности и рус(ь)(с)кой вере. Поэтому закономерно, что лишь у рус­ских горцев – карпатцев – са­мых западных русских славян сохранился в итоге в живом обиходе уни­кальный термин, восходящий к истокам рус­ской словесно­сти и употребляю­щийся только в единствен­ном числе, как в договорах с гре­ками и «Русской Правде» – ру­син. Здесь же по запад­ной границе древнерус­ской ойку­мены со временем распо­ложи­лись Червон­ная и Черная Русь, Малая и Бе­лая Русь.

В свою очередь, источник феномена этнического укра­инства (от неофициального прозвания юго-восточных зе­мель Речи Посполитой, Киевского и Брацлавского вое­водств) забил из рефлексии поляков по поводу уничтоже­ния их суверенитета и наступления на запад этакой евра­зий­ской «химеры», каковой, к сожалению, не без основа­ния видится Рос­сия до сих пор, ровно полякам в веке XΙX-ом. Очевидно ажиотаж вокруг первых на планете украин­цев, каковыми способны оказаться даже местные неандер­тальцы, вызван неразре­шимым противоречием между абсо­лютно маргина­лизирую­щим по смыслу названием (этимоло­гически абсо­лютно про­зрачным, лишенным ареола таин­ст­венности, не способным в принципе порвать со своим на­рицательным про­шлым) и довольно громадными абсолют­ными размерами «нации», противоре­чием, формирующим в общественном сознании комплексы неполноценности.